Дураки и гормоны
Олег Покальчук, 23.02.18, «Зеркало недели«
«Еще весна даже не начиналась, а вокруг уже столько психов!»
(Из социальных сетей)
Мы бесконечно говорим о досрочных выборах. Как только в принципе появилась такая возможность — говорить, мы о них говорим. Как только произошли определенные казусы, и кого-то досрочно выбрали, мы плюемся, но говорим с удвоенной силой.
Мы шизофренически расщепляем на совершенно не зависящие друг от друга составляющие. Сам экстраординарный, пассионарный процесс мечтания (выборы как шопинг) и его до одури унылые, постоянно повторяющиеся последствия.
Для нашей политической и бытовой культуры процесс важнее, чем результат. Дурная бесконечность бессмысленных повторов нас вовсе не пугает, а манит именно своим идиотизмом. И не важно, что на утро следующего дня мы ничего не помним о поводе праздника, но головная боль четко указывает — процесс состоялся.
Поскольку сезонность и цикличность головной боли в украинском обществе видна даже невооруженным глазом, то любые сбои цикла точно так же очевидны.
Физиология выделяет в организме человека примерно полтора десятка гормонов, соотношение которых и порождает все прекрасные (и не очень) странности человеческого настроения. Просвещенное высокое сознание, читающее про какие-то жидкости, обижается на такую бездуховную звериность. И обиженно объясняет происходящее возвышенными и совершенно бессмысленными, с биологической точки зрения, причинами. Человек тем и отличается от животного, что легко верит в самые невероятные глупости, даже прежде с ним лично не происходившие. И руководствуется ими. Поэтому живет долго и в основном несчастливо.
Вся классическая (включая античную) литература построена на воспевании сильных драматических чувств подростков (наиболее известный пример — «Ромео и Джульетта) или недалеко от них ушедшей молодежи. Есть мнение (впрочем, оспариваемое), что средняя продолжительность жизни в Средневековье составляла чуть больше 30 лет. Во всяком случае, весьма высокую смертность в те времена никто не отменял. Человеческая жизнь ценностью не считалась (в отличие от души), дети и женщины были просто милыми до поры до времени явлениями природы, ну и так далее.
То есть вся героика и пассионарность прошлого, включая религиозную неистовость, на уроках которых строилась современная политическая культура, были достаточно закономерными чертами гормонального поведения недорослей.
С этой антропологической точки зрения между античным героем, торжественно пронзающим бронзовым мечом своих кровных обидчиков, и малолетним придурком, расстреливающим одноклассников из автоматической винтовки, никакой разницы нет. Но в первом случае воспетые в латыни строки заучивались наизусть как пример, а во втором строка в криминальной сводке вызывала лишь досаду и испуг.
Потом миром стали править взрослые и очень взрослые, но мотивирующее воспитание по-прежнему шло на примерах безрассудного поведения юных. Революционеры-идеалисты всего лишь восприняли за чистую монету то, чему их учили в гимназиях и школах. Потом оказалось, что революция, когда она происходит не у соседей, а у тебя дома, — это не совсем хорошо. Но революционность успела стать модной частью политической культуры. В итоге на долгие десятилетия стало хорошим тоном постоянно говорить о необходимости перемен, по возможности ничего всерьез ни в чем не меняя.
Мы это уже вполне выучили и усвоили процесс обретения всенародной головной боли, страстно меняя подонков на дураков и/или негодяев во власти. Надутые прессой лживые образы успешно заменяют реальных, довольно плоских персонажей. Обыденность происходящего сознание воспринимать категорически не хочет, как не принимает того факта, что нашими высокими побуждениями управляют какие-то ничтожные химические соединения (и это даже не алкоголь!).
Массовое сознание понемногу попадает в вилку выбора группового поведения — гетеростатичную или гомеостатичную. Иными словами говоря, в поисках корма (если государство его не обеспечивает) выбор масс идет между грабежом и попрошайничеством.
Т.н. монополия государства на насилие показала всю свою трусливую ничтожность еще в феврале 2014 г., когда государство подло сбежало от своего народа. А потом лицемерно сделало вид, что оно народ еще и спасло.
Полицейское и околополицейское насилие здесь не в счет, потому что оно в условиях размытости правового поля представляет собой бизнес-разборки и бытовуху, ряженную в законность. Насилие государства — прежде всего не в брутальности поведения его представителей. А в том, что государство полностью берет на себя всю полноту ответственности за содеянное. Эта ответственность всегда имеет имена и фамилии, она персональна.
В эту ответственность входит также и объяснение простыми и понятными словами причин, процедур и последствий. Ложь при этом превращается из обычного политического поведения в тяжкое уголовное преступление.
Так обычно происходят эффективные дворцовые перевороты, уничтожающие прежнюю систему неписаных взаимных обязательств. Чем часто пользуются обанкротившиеся политические жулики, ловко становящиеся революционными вождями. Все это происходило и происходит у нас перед глазами.
Но, как уже говорилось, новая революция — это стремно, можно не угадать и оказаться с неправильной стороны. Поэтому как вариант предлагаются досрочные выборы. Проблема в том, что зачастую они предлагаются все теми же жуликами, по тем же правилам безальтернативной ротации бессменных негодяев.
Одновременно движимые политическими гормонами радикализма, выборности и безысходности, граждане начинают организовываться уже по-новому, подбирая лежащую на улице монополию на насилие.
Здесь следует сделать небольшое отступление, поскольку непременным обвинительным атрибутом выступает история распада Веймарской республики, в котором роковую роль сыграли униформированные отряды штурмовиков Sturmabteilung. Но менее упоминаемым из-за неудобства фактом является также и то, что в разваливающейся тогдашней Германии строем и в форме (хоть и в разной) ходило и дралось друг с другом и с полицией подавляющее большинство сознательных граждан. И «Рот Фронт» — это не их «Рошен», а Roter FrontkКmpferbund («Союз красных фронтовиков»), точно так же ходивших строем и в форме (куртка «штурмовка»+галифе+пояс и повязка с эмблемой), и приучавших к этому же своих детей в «Юнгштурме».
То, что в итоге одни штурмовики победили других, а не наоборот, особого значения не имеет, поскольку ювенальный бред мировой революции был одинаков у коммунистов и нацистов. Но в итоге все завершилось известными демократическими выборами.
В ситуации «веймарской воронки» либо государство отращивает у себя какие-то первичные половые признаки и начинает само «ходить строем», либо за это берутся энтузиасты и любители, причем всех политических ориентаций.
Обратите внимание, что в современном политическом языке «экстремизмом» называются не столько сами действия, связанные с насилием (это уже классифицируется как уголовное преступление), сколько публичная демонстрация желания и возможности их совершать. Страх насилия угнетает гораздо сильнее, чем само насилие, потому что каждый человек, склонный к виктимному поведению (к состоянию «терпилы», чтобы было понятнее), мнит главной жертвой лично себя.
То есть экстремизм как детская болезнь «левизны» или «правизны» совершенно неизбежен при следующих обстоятельствах.
Власть признает, что с ней что-то не так, но виновны в этом все остальные, кроме нее родной. Она начинает что-то менять таким образом, чтобы по сути ничего в своей структуре не изменить. Например, переодеть армию в современную форму, но оставить прежнюю структуру управления и управленцев, не мыслящих себя вне этой структуры.
Общество (и то, которое верит власти, и которое нет) сначала собирается на майданы, потом не очень организованно передвигается в разных направлениях в поисках приключений, потом начинает ходить строем, сужая круг поисков. Сейчас уже неловко вспоминать из-за последствий, но именно так проходили все «арабские весны» и «твиттер-революции».
Каким образом устраняется подобный гормональный сбой в обществе? Медицина говорит о двух путях — либо хирургическое вмешательство, либо заместительная терапия. В нашем случае — это либо путч, либо досрочные выборы. Либо совмещенное одно с другим.
Проблема в том, что власть утверждает, что социальный организм общества здоров как никогда, а все другие диагнозы — происки врагов. Действительно, есть и показатели роста. Но эндокринология такая штука, что при объективных положительных показателях физического здоровья самочувствие может быть очень даже хреновое. Потому что, как говорилось выше, гормоны влияют в микроскопических дозах. Тут градусником, осмотром языка и отчетом Минфина не обойдешься.
Надо полагать, что спонсоры страны прекрасно об этой украинской самодиагностике осведомлены и поэтому меняют свой тон от лирически-снисходительного на раздраженно-командный. Им и перевороты не нужны, и выборы не нужны, и вообще Украина в такой фальшиво-реформаторской версии тоже не нужна.
Но она нужна гражданам Украины, которых по весне будет колбасить еще сильнее, до какого-то критического момента. А потом все бросятся спасать друг друга.
Мы — страна социальных пожарников и спасателей, хорошо умеющих помогать и выживать, когда ситуация становится невероятной и критической. Все остальное время мы торжественно заказываем пиво и садимся с остальным миром за карточный стол, полагая, что нам раскроют тайны будущего в «Таро».
На самом деле с нами играют в «дурака».
Метки: "Зеркало недели", Олег Покальчук
Комментарии читателей статьи "Дураки и гормоны"
- Оставьте первый комментарий - автор старался
Добавить комментарий
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.